void

не нравится совершенно. Вернее, мне не нравится, что из него делают мученика, высшего человека, который оказался на голову выше всех нас, и сгинул несчастным. Потому, что он дурак и сноб. Дурак он, возможно, по молодости и воспитанию, а что сноб – это его собственная заслуга. Вначале поклонялся другим людям, затем культуре и красоте, и, наконец, постигнув якобы природу красоты, самому себе. Люди вокруг стали ему скучны и противны, как не дотягивающие до его интеллектуального уровня.

Да ну. А как он мог о них писать? О ком он мог вообще писать, если он ненавидел всё вокруг? Если ремесленники были ему стыдны за свою необразованность, высший свет отталкивал чванством и бездуховностью, о чём и для кого тогда он писал?
Для группки заумствующих философов, стремящихся ко знанию ради знания, как в своё время его Руфь? Да нет, казалось бы, и философы были отвергнуты. Для самодовольного и уверенного в своей высококультурности умирающего друга, который писал стихи лишь затем, чтобы никогда их не публиковать?
Красота ради красоты – это, знаете ли, интеллектуальный онанизм. Иден обвинял какого-то профессора в недостаточно биологическом взгляде на вещи, так вот, его друг ещё более оторван от реальности. Одинокий интеллектуал, пишущий ради собственного удовольствия. Да всё на свете делается ради других! Внешний мир – единственная мера нашего развития. Замкнувшись в себе, можно только гнить.

А реакция газет на “Эфмериды”? Ну что, что не понравилось Идену? Портрет друга или комментарий рядом? Это же снобизм чистой воды, дичайший снобизм. Всё ему не так, к Красоте не отнеслись с должным подобострастием. Должны были что, двумя листами чистой бумаги обернуть? Ведь это же всего лишь стихи, как бы они не были великолепны. Они не заслуживают при всей своей гениальности того же отношения, что жизнь человеческая. Это просто стихи, как бы много не вложил в них автор; в мире миллионы людей, и прачечник в своей прачечной делает не меньшую работу, чем Иден в писательской конуре.

Книга вся пропитана этим заблуждением, исходящим не то от Мартина, не то от самого Лондона – разделением между миром труда и миром творчества и красоты. А философский кружок! Это же сборище идиотов. Проводить день за днём, обсуждая одно и то же, поливая друг друга цитатами и жаргоном – разве это правильно? Разве это интересно? Разве это та жизнь, которую любил и описывал Иден?

Эта жизнь, она была в нём до середины книги. Пока он оставался наивным дикарём, пусть не по разуму, а по самооценке, он действовал верно. С того момента, как Иден разочаровался в любви, он окончательно превратился в идиота.
Во-первых, он был идиотом, поскольку прекратил писать. Любой знает, что от мучений умственных спасает работа. Это не просто хороший выход, это правильный выход, поскольку в конечном счёте весь наш ум нужен лишь для того, чтобы мы могли приносить пользу обществу. Если мы кусаем слишком большой кусок и не можем его прожевать, нужно взяться за работу и делать хоть что-нибудь. В постановке проблем и в их решении мозг быстро восстановит свои исходные функции, те самые, между прочим, благодаря которым существуем нынешние мы во всей нашей красе.
Во-вторых, он был идиотом, поскольку при всём своём якобы уме до последней минуты слепо верил в любовь и ни во что другое. А верить надо было в две совершенно иные вещи: в себя и в мир вокруг себя. Любовь лишь частность в бескрайнем море чувств и событий, в той самой жизни, которую стремился передать Мартин. Мне сложно поверить, что человек, который два года жил на хлебе и воде, не сумел найти смысла в жизни без любви.

На мой взгляд, Мартин – сноб, настолько убедивший себя в собственной исключительности и настолько завязший в надуманной религии красоты и ума, что реальность, которую он всё-таки умел видеть достаточно честно, оказалась для него чересчур пустым и холодным местом.
В каком-то смысле он пережил свою пору юношеского максимализма на несколько лет позже обычного.
И всё-таки. Я бы посочувствовал ему, пади он жертвой ошибочных страданий, но есть ещё один момент. Лиззи Корнелл, его поклонница, которая любила его так искренне и сильно, так, что даже одурманеный своей исключительностью и умом Мартин прекрасно различал её чувства.

Останься он с ней – и при его таланте через несколько лет всё бы прошло. Он излечился бы, приобрёл бы жизненный опыт и стал умнее, а снобизм, пожалуй, сошёл бы на нет. Он научился бы видеть красоту не только в идеалах и абстракциях, но и в живых людях вокруг него, в тех самых людях, которых он презирал и ставил ниже себя. Он научился бы понимать, что истинная красота не в идеальном выборе слов и не в совершенстве чувств, а в болоте и грязи, в мелочных и скучных людях вокруг него. Круг бы замкнулся и Мартин Иден, может быть, вернулся бы к истокам: к самой жизни, о которой он хотел писать, а не к этажам символов и условностей поверх неё.

Всё это случилось бы, окажись Мартин Иден хорошим человеком.
Но он был эгоистом и утопился