Нужно ввести понятие “работы, унижающие человеческое достоинство”, и установить им минимальную зарплату в несколько раз больше. Я о дворниках, уборщиках, и т.п.
Кто-то должен этим заниматься, но кто бы это ни был, всегда чувствуешь себя так, будто пользуешься рабским трудом. Другая работа, даже низкооплачиваемая – это всё-таки выбор; кому-то так удобнее, кто-то решил по жизни не напрягаться, а работа уборщиком слишком неприятная, трудно поверить, что её выбрали по доброй воле.
Или надо делить такую работу на всех.
Категория: Мнения
Большая правда и маленькая ложь
Людям с ненаучным складом ума часто кажется, что логика подчиняется законам веса. Положишь на одну тарелку весов много правды – и они стерпят маленькую ложь на другой. Так работает, в частности, ум верующих.
Я уверен, что почти любой верующий, если только он не шизофреник, обладает сомнениями. Можно сколько угодно прятать от себя факты и убеждать себя в “общепринятости” уже две сотни лет забытых заблуждений, но видя, какое количество людей говорит об обратном, и слыша пробивающиеся даже сквозь полное помутнение рассудка здравые аргументы, любой верующий не может не засомневаться. Пусть он не думает крамольных мыслей, но ощущает эту неустойчивость в глубине подсознания. Он боится правды так же, как человек из чулана боится света.
По-моему, всякий верующий так или иначе понимает, что фактические основания его веры – шатки.
Откуда же берётся эта слепая уверенность, с которой многие верующие защищают результаты своей веры, иными словами – веру в целом? Ведь если основание подгнило, о результатах, казалось бы, нечего и говорить?
Её обретают, исправляя (маленькую ложь большой правдой…)
Вот например, семьи, которые усыпляют питомцев в связи с сегодняшним Армагеддоном. Наверняка, какими бы туголобыми они ни были, им не пришло бы в голову убить зверя просто по религиозным соображениям. Представьте, включают они “Семейное радио”, а им говорят:
– Сегодня господь хочет, чтобы вы убили свою кошку. На то есть указания в Библии.
Наверное, эти люди испытают какие-то колебания. По правде сказать, кошка-то их любимая, а указания эти, если быть честными – как повернёшь, так и вышло. Конечно, верующий в этом не сознается, но он скажет “проповедник мог не до конца понять истину”, и суть будет та же.
А теперь включает верующий семейное радио, и слышит:
– Завтра у господа запланировано Вознесение. О дне и часе том не знает никто, но по указаниям в Библии всё однозначно вычисляется.
Само по себе это откровение так же беспочвенно, как указание убить кошку. Но оно не требует немедленных активных действий, которые заставят человека подвергнуть его правдивость оценке и сомнению. Вместо этого новость лишь служит почвой для логических рассуждений:
– Завтра Вознесение, так что мы с Земли улетим, а наша кошечка останется. Кто её будет кормить, кто будет поить? Как она будет без нас? Гуманней её усыпить, чтобы она не мучилась.
Теперь, если человека охватят сомнения – а они его неизбежно охватят, поскольку он, в конце концов, убивает любимую кошку! – он будет проверять истинность только последнего звена в цепи своих выводов:
– Хм-м. Кошку-то убивать жалко. Но с другой стороны, как ещё поступить? Не бросать же её на произвол судьбы…
Действительно, эта часть логична. Поэтому у говорящего сомнений в ней нет, и повторив её, он убеждает себя в логичности результата. Но это самообман, поскольку сомнения были, и были они в самом первом шаге. Если бы разум верующего был чуть менее отуманен верой, он бы не чурался тех мест, которые подсознательно кажутся ему шаткими, а наоборот, подвергал их самому пристальному вниманию:
– Хм-м. Кошку-то убивать жалко. А вознесение ещё, может, и ошибка…
Проблема в том, что бесстрастный наблюдатель, “проверяя” свои убеждения, будет стараться их опровергнуть – именно в этом суть проверки. Верующие же и глубоко убеждённые люди “проверкой” называют оборону своего мнения. Ещё раз извлекая свои аргументы по одному, они любуются ими, соглашаются, что доводы безупречны, и кладут на прежнее место. Неудивительно, что те аргументы, которые вызывают в них подспудное беспокойство, извлекаются реже других.
Дуализм, философская концепция, разделяющая тело и душу, отступает всё дальше под ударами материализма.
Память – хранится в мозге и физична. Хлобысь!
Эмоции – гормоны в крови и разные режимы работы мозга. Хрясь!
Ощущения? – огрызается дуализм. Чисто физичны! Наше ощущение от красного цвета – это полное состояние мозговой системы при воздействии на неё светом нужной длины волны через глаза.
Как же квалии, восприятия? Что, если однажды утром я начну ощущать красный цвет как зелёный, хотя физически всё останется прежним?
Удар! Это глупый вопрос! А что если однажды утром эта коробка станет той коробкой, хотя физически ничего не изменится? Такая же ерунда.
Душа отступает, прячется, уменьшает свой охват. Из неё вылезают и выселяются в физические места все её свойства.
Но есть один последний бастион…
“Эта” коробка и “та” коробка – указатели на коробки. Что делает ту коробку – не другой коробкой? Что делает их разными коробками?
Очевидно, ответ физичен: состояние нашего, анализирующего коробки мозга. С помощью приборов-глаз он различает похожие скопления атомов с разными координатами, и объявляет их парой коробок.
Но “этот” я и “тот” я – что делает разными меня? Что отличает меня от моего соседа? Почему я – это моё тело, а не тело моего друга?
Ответ на этот вопрос уже не так прост.
Собственно, он вообще непрост.
Собственно, и ответа нет.
Ничего кроме “ты – это ты” сказать тут нельзя. Мне как наблюдателю просто дано, что я являюсь своим телом в нашем мире, полном физических законов, зовущемся реальностью.
Вот это самое “дано” и есть та последняя кроха, финальный бастион, изгнать из которого дуализм никак не удастся.
Это “дано”, эта последняя капля из некогда широкого моря – оно и есть душа.
Душа – это находиться в нашем мире, в наше время, в своём теле. Объяснить сей факт физическим образом нельзя, поскольку физика только и возникает из этого факта.
В самом деле: в другое время в другой вселенной была бы другая физика.
И наоборот: всё остальное – память, эмоции, даже ощущения – всё физично.
Но тогда вопрос, который в своё время вынес мне мозги – попробуйте ответить на него самостоятельно:
Если всё – и память, и процессы работы мозга, и сознание по сути – физично, а душа нет… то откуда же наше физическое сознание знает про душу? Ведь думаем о ней сейчас мы мозгом?
Получается, что канал двусторонний, правильно? Мозг знает про душу, душа испытывает впечатления на основании работы мозга… душа физична. Всё с двусторонним каналом – часть нашего мира.
Нет!
Мозг не знает про душу. Если помните, душа – это просто “быть здесь, сейчас”. Мозг, как физический объект, как часть физической системы – автоматически “здесь и сейчас”. Как и все другие мозги. Каждый из них “здесь и сейчас”, в каждом из миров. Каждый работает так, будто у него есть душа.
Но душа есть только у одного.
У меня
Угадай мелодию
Сочинил на ходу в разговоре с папой. Вот послушайте.
Живые существа во вселенной едят друг друга. Так уж дела устроены. Животные наращивают броню, когти, мозги – всё только для выживания. Чтобы доминировать на острове, затем на материке, на планете.
Даже мы, люди – высшая, гуманистичная раса, – мы едим и используем всех других зверей. Кошек гладим, куриц кушаем, мы не дружим ни с кем – мы хозяева. Высшие, а не равные. Видимо, так устроен мир: разные виды редко дружат. Гораздо чаще – хозяйничают.
И значит, если мы встретим пришельцев, нам придётся драться.
Представьте себе, что разбивается звездолёт. Падает на кислородную планету. Пилот не успевает подать сигнала бедствия. Чудом спасается сам. Товарищи не знают, где он; за ним не прилетят. Шансов починить звездолёт – ноль. В общем, конец.
И тут выясняется, что планета обитаема. Она населена разумными существами с огромным потенциалом – да ещё и живущими на тех же ресурсах. Иначе говоря, населена конкурентами. Правда, пока туземцы неразвиты. Скажем, у них рабовладельческий строй. Но через тысячу лет, через две…
А ведь тысяча лет – пустяк по космическим масштабам.
Что делать?
Нужно бы сообщить домой, чтобы туземцев взяли под контроль и не дали им стать врагами. Но связи нет. Визит на планету случаен. А жизнь – такая редкость, никто и не заподозрит, что она зародилась именно здесь. Сюда не полетят второй раз. Туземцы будут развиваться и через тысячи лет выйдут в космос сами. Станут врагами. Опасными врагами.
Вы знаете, что делать с туземцами?
читать дальше
Ещё не поняли?
Пилот разменивает себя. Он знакомится с туземцами и учит их новой, элегантной морали – гуманности. По этой морали все проблемы лучше решать миром. Вместо того, чтобы драться – надо дружить. И вообще нужно меньше задавать вопросы и больше верить в бога. Не бояться, ни в коем случае – страх заставляет растить клыки. Бояться нечего: любящий отец на небесах не даст в обиду.
Достаточно лишь исполнять заповеди. Не сомневаться. Не изучать. Не бороться. Сдаваться. Подставлять другую щёку. Подчиняться. Любить всех подряд. Жалеть всех подряд. Ни к чему не стремиться, поскольку рай и так ждёт. Достаточно лишь выполнять эти правила, и ещё одно: распространять вирус дальше. Проповедовать.
Ещё пилот показывает туземцам чудеса. Ему несложно, а им приятно.
А под конец он гибнет за свои идеалы. Обидно, но так надо. Потому, что безупречная мораль предписывает ему роль мученика – их дольше помнят. А ему надо, чтобы его помнили подольше. Чем дольше – тем лучше.
Авось за это время планету найдут.
Монстр общения
Ненавижу идиотов-рекламщиков за отсутствие мозга.
Вот сейчас мобильные операторы убивают слово “общение”. Потому, что у них нет мозгов. Вообще. Пусто в черепной коробке. Кто-то когда назвал трёп по телефону “общением”, и понеслось. Монстр общения, общайся больше, получи приз общения, ничто не помешает твоему общению. “Общение” пихают в любую рекламу, несмотря на то, что в трёх из четырёх случаев оно звучит по-идиотски. Просто у рекламщиков нет головы, чтобы подумать, идиотски звучит или нет.
А тут рекламщикам понадобилось слово, чтобы обозначало сразу и голос, и смс, и какой-то идиот предложил “общение”. Ну и понеслось. В результате с “общением” происходит то же, что всегда случается с баннерными словами: смысл теряется, и от слова остаётся одна пустая оболочка.
Вот послушайте: общение, общение, общение. Монстр общения. Не хватает общения – с новым тарифом вдвое больше общения. Сделай больше всех общения и получи приз общения. Джип общения для гигантов общения. Измерь своё общение. Не сдерживай общение. Безграничное общение.
Чувствуете?
Буквы есть, а смысла нет.
У “freedom” в Америке та же судьба. Было хорошее, гордое слово, несущее силу и непокорность. И некие идиоты, а в их случае скорее подлецы, взгромоздили его на баннер. И стала война ради свободы, ещё война ради свободы, мир ради свободы, рождество ради свободы и речь президента во имя свободы, универсам свобода, небоскрёб свобода, мыло свобода и законопроект, урезающий свободу во имя свободы. Не хватает свободы – с новым президентом вдвое больше свободы. Джип свободы для гигантов свободы. Монстры свободы.
Если слово повторять много раз, оно умирает. Становится пустым набором букв.
Сделали новый тариф с кучей SMS – напишите:
“Не скупись на SMS! Пиши сколько влезет!”
Уценили минуту разговора –
“Можно много болтать по телефону.”
У второсортных переводчиков на английский существует нехорошая традиция: делать все краски ярче. Им кажется, что это придаёт тексту литературности.
Например, если в оригинале предложение звучало так:
“Я сел в красное кресло у стены и посмотрел на хозяина дома. Мне почему-то казалось, что ему было грустно”.
То в переводе оно вполне может превратиться в следующее:
“Я плюхнулся в алое кресло у стены и стал таращиться на хозяина дома. На его лице мне мерещилась тень скорби.
Видимо, считается, что использовать обычные слова – удел плохих переводчиков, а хорошие должны в каждую книгу впихнуть весь свой словарный запас. Каждую деталь или эмоцию нужно довести до крайности и выбрать слово, наиболее контрастно подчёркивающее эту крайность.
Не “голоден” – “умираю с голода“.
Не “испугался” – “онемел от ужаса“.
Такие люди напоминают мне реставраторов, мажущих слои яркой краски поверх картины, построенной на слабых оттенках цвета. Чуточку выцвело при переводе? Ничего, сейчас так расцветим, что вовек не выцветет! Кроваво-красный! Ядовито-зелёный!
Литературность – это не обилие редких слов, а умение применять их к месту. Алыми должны быть рассвет, флаг, кровь, и то лишь в подходящие моменты. Кресло красное, потому, что оно – обыденный предмет, не играющий никакой роли в повествовании. Незачем привлекать к нему внимание.
Кроме того, язык оригинала тоже наверняка не беден словами, и если бы автор хотел сделать кресло алым, таким оно и было бы.
Книга описывает происходящее так, как его видит герой. Описательный текст – это впечатления героя от увиденного, проскальзывающие у него в голове. Поэтому на них влияют эмоции самого героя. Когда он спокоен, когда смотрит на не имеющие для него значения вещи – описания будут банальными. Много внимания вы уделяете раскраске кресла, в которое садитесь? Сильно его цвет поражает ваше воображение?
Вряд ли сильно.
С другой стороны, то, что захватывает внимание героя – произведёт на него большее впечатление. Красивый рассвет уже может стать алым, с переливами золота. Диковинный узор на ковре покажется фантасмагорическим, а не просто странным. Эти слова несут в себе оттенок эмоции: чувства героя при взгляде на вещь.
Точно так же герой плюхнется в кресло лишь в том случае, если он устал. Тогда долгожданный отдых в кресле будет для него приятен, и герой уделит ему внимание.
В моменты эмоционального накала окружающий мир – в особенности детали, связанные с тревогами героя – тоже будут казаться ему ярче, значительней. Кровь хлынет из смертельной раны, убитый рухнет на землю. Возможно, даже кресло окажется алым – поскольку герой взвинчен, его сейчас всё шокирует.
И наоборот, даже чудовищные вещи могут сначала не привлечь к себе внимания, не вызвать реакции.
Подумалось
Мне неприятно, когда люди говорят про умерших “чтоб земля им была пухом”. Мне просто не нравится это выражение. Это смирение, пух какой-то. Типа, помер и пофиг всем. И пусть там и остаётся.
Правильное пожелание: “Чтоб тебе в земле не лежалось!”
Я могу делать отличные вещи. Такие, которые потом нравятся мне самому.
Но не всегда
Иногда я пишу чудесные рассказы, но чаще давлю из себя слова по капле.
Иногда я сажусь читать лекцию, и читаю три, и схватываю всё на лету – но чаще лежу, уставившись в лист, по полтора часа, и мечтая лишь об одном – бросить чтение!
Иногда я включаю синтезатор и играю безупречно, быстро и красиво – но чаще постоянно промахиваюсь мимо клавиш, ошибаюсь в ритме и сбиваюсь.
Иногда перевод рвётся из под пальцев, красивый, литературный, точный – но чаще я ломаю голову над каждым словом по минуте, и получаются структурные монстры
.
Чаще я делаю вещи средненько.
Я бы смирился с собственной ограниченностью, если бы я был ограничен постоянно. Но иногда я умею такое, что восхищаюсь сам собой. Редко, но бывает.
И больше всего я хочу уметь это всегда.
Как этого добиться? В чём разница, что влияет в таких случаях? Сахар? Недосып или пересып? Биоритмы? Время суток?